АННА ВЛАДИМИРОВНА
(Пунктирный портрет)
Ей двадцать пять, двадцать шесть лет. Худощавая,-- больна чахоткой, но этого не знает. Красивое лицо, но главная красота - огромные, лучистые глаза, наивные и невинно-наглые. Дочь жандармского генерала, давно умершего. У нее хорошенькая дочка Муся, лет семи, неизвестно от кого. Сейчас при ней состоит сосед по комнате, студент Макс с маслеными глазами. Как дочь жандармского генерала, получает пенсию - тридцать два рубля в месяц. Но главный источник доходов - всяческие пособия, которые она умеет выхлопатывать как первейшая артистка в подобных делах.
Пушки Петропавловской крепости гремят над Петербургом: царица разрешилась от бремени. Оказалось - опять дочерью, но сначала слух прошел, что - долгожданным сыном.
Анна Владимировна сидит у стола и, торопясь, пишет прошение.
- Что это вы пишете?
- Прошение министру императорского двора. О пособии. Вы слышали? У царя родился сын.
- Так вы-то тут при чем?
- Должен же он быть рад, что у него наконец сын родился. Отчего ему на радостях не отпустить мне триста рублей,-- что ему стоит?
- Надела я свою министерскую кофточку...
- Министерскую?
- Да. У меня такая кофточка есть, чтоб ходить по министрам: скромная, в три складки. Выглядит бедно, но благородно. Чтоб их разжалобить... И я министру Витте прямо сказала: "Вы черствый человек, вы сухой человек, наверно, вас никогда ни одна женщина не любила! И, наверно, вы всю жизнь пили только молоко и кипяченую воду!" Через неделю опять пошла к нему на прием. А он не велел меня больше записывать. Я все-таки в залу проскользнула. Прием большой. Вызывают степного генерал-губернатора Духовского. Маленький и толстый, как лампа. Живот - вот такой. Я бросилась к двери, а дверь узенькая. Я с его животом и столкнулась. Он, конечно, воспитанный человек, уступил мне дорогу. Витте меня увидал: "Опять вы?!" - "Опять я!" Плюнул и подписал на моем прошении резолюцию: "Выдать просимое пособие".
- Ужасно не люблю непроизводительных расходов.
- Каких, например?
- Калоши покупать, зубы пломбировать, платить за квартиру.
- Какие же расходы производительные?
- Ну... в оперетку поехать, коробка конфет хороших. Бутылка шампанского.
- Люблю много на чай давать.
- Ну да... все-таки,-- рабочие люди...
- Терпеть не могу работать. Когда уж ничего добывать не смогу, пойду туда, где пенсию получают старушки. Всякая, как получит деньги, с удовольствием даст.
Свою дочку Мусю отдала на казенный счет в балетную школу.
- По крайней мере, будет нравиться старичкам. Пускай балериной будет. Можно хорошую партию себе устроить.
- Это лето мы жили в Уфимской губернии у Мефодия Егорыча. Ничего нет, только семь тощих собак на дворе. Скука; есть нечего, только одни яйца. Муся ходит по комнатам и твердит: "Не бойтесь, Мефодий Егорыч, я вас не боюсь!" Такой дурак этот Мефодий Егорыч! Я разденусь, лягу спать,-- он придет ко мне в спальню и сидит. Целует руки и не хочет уходить. Говорит: "Ведь жарко, зачем вы в одеяло кутаетесь?" А денег нет у меня, выехать не на что. Приехал становой описывать имение, я у него двадцать пять рублей заняла...
Общий хохот. Она недумевающе оглядывает всех своими ясными глазами.
- Чего вы смеетесь?
- Несимпатичный он!
- Нет, он красивый!
- Я почем знаю!
- Вот дурак, ничего не знаешь!
- Он мой друг и очень большой негодяй.
- Я, когда градусником меряю,-- вижу, что к тридцати девяти подходит,-- поскорей выдергиваю. вдруг сорок градусов окажется. Страсть боюсь, когда сорок градусов температура.
- Жена доктора очень меня ревнует. А сама красная и глупая, как пион. Сцену мне устроила, дурища такая. Я нарочно ухожу и говорю: "Миленький доктор, прощайте!" - и чмок его в щеку!
- Нет, к другому доктору не хочу. Вдруг он мне скажет: у вас чахотка. Ведь есть такие жестокие доктора.
"Наверно, у меня чахотка!" А он, дурак такой: "Что ты! У чахоточных бывает необыкновенный блеск в глазах и по ночам поты". Ушел он, я подошла к зеркалу,-- у меня в глазах фосфорический свет, клянусь вам богом! И всю ночь так трясло,-- от постели поднимало. Чуть у меня от страха не сделалась белая горячка!