НА ПОЖАРИЩЕ
Уже в начале августа иногда бывает: солнце печет, а в тени холодно, ночи же - совсем студеные. Под вечер я был в Занине. Неделю назад оно сгорело. Перед тем долго была сушь и жара, народ весь был в поле, загорелось днем при сильнейшем ветре. В полчаса всю деревню как слизнуло языком.
Стояла деревня на обоих отлогих склонах лощины. Теперь это было широкое пространство, ровное, как ток, усеянное мелким пеплом, и только закопченные печи стояли горбатыми уродами. Сзади - ивы и березы с рыжею, сморщившеюся листвою. В гору - конопляники, тоже вначале рыжие, обгорелые. На маху несколько уцелевших риг. Из ручья торчат обгорелые столбы моста. Плотина тоже сгорела, пруд убежал.
У сложенной из кирпичей печурки - сухая старуха в рваной ситцевой юбке и кацавейке, со слезящимися глазами, молодая девка и двое мальчиков. В котелке что-то кипит.
- Хлеб вы уже убрали?
Старуха ответила громким, равнодушным голосом:
- Убрали, свезли - и пожгли!
Я с недоумением огляделся.
- Где же вы теперь живете?
- В риге дрожим. Ночи-то холодные, одежа вся погорела, подостлать нечего, покрыться нечем. Лежим друг возле дружки и дрожим!
Говорила она все так же громко и равнодушно, поучающим голосом, как будто читала лекцию. Подошел мужик с русой бородой, в серой поддевке.
- Отчего загорелось?
Мужик ответил:
- Кто ж его знает!
А старуха сказала:
- Шпитонок, говорят,-- значит, из воспитательного дома,-- стал ребятам показывать, как пчел выкуривают.
- Ну, бабы болтают,-- тоже, верить им! Одна мелет, другая подлыгает.
Говорил он тоже спокойно, с легкой усмешечкой.
- Страховку вы получите?
лошадь обротать нечем! Прольешь - не подгребешь. Все ведь новое надо заводить.
Подошло еще несколько мужиков.
- Ну, а бочки, багры,-- это все у вас было?
Первый мужик ответил:
- Самое это, я вам скажу, пустое дело - багры! Ведра,-- больше ничего не надо.
- Почему?
- А потому. Моя вон изба: всю ее баграми растащили. Заплатить мне за нее ничего не заплатят,-- не сгорела, а чем мне лучше, нежели другим? Все побили, поломали, порвали...
- Так ведь из леса опять можно избу сложить.
- Как ее сложишь? - заметил другой.
А первый продолжал:
- Изба-то ведь жилая была, гнилая,-- тронули - и рассыпалась! Эх, бра-ат!.. Вот теперь и иди по миру, ни копейки ведь мне штраховки не дадут.
Постепенно он начинал говорить все взволнованнее, губы запрыгали, на глазах выступили слезы.
- Я на багор ругаюсь,-- зачем инструмент этот такой вредный! Пускай уж, гори все подряд! Пропадай пропадом! Зачем же они мне жизнь мою изломали?!
И из груди его вырвалось короткое, глухое рыдание. Подошедшие мужики стали рассказывать про пожар:
- Горело так, что в Марьине было жарко стоять. Из губернии запрос: "Что там такое жарко так горит?" И телеграммы об нас: "Занино! Занино!" Так со всех сторон и забирало. Прибежали с поля, бросились спасать,-- куда тебе! Вихорь так и рвет, так и крутит,-- со всех трех сторон охватило. Только и выходу, что к пруду. Так было жарко,-- вода в пруде закипала. Сундук в воду бросили,-- он плавает, а верх горит. Одна баба сгорела, другую, в огне всю, бросили в пруд, чуть не утопла. На другой день в Ненашеве в больнице умерла, от ожогов.
Третий сказал:
- Ну, да! Ведь свое добро,-- жалко! Лезет баба в избу, кругом все горит, волосы на ней трещат, а она вот так рукой заслонится и тащит сундук.
- Много все-таки спасли?
- Куда там! Дай бог самим было живу уйти!
Первый мужик - опять совсем уже спокойный - сказал, смеясь:
"Дядя Матвей, ведь ты горишь!" А он мне: "Да ведь и ты горишь!" Хвать - ан вправду картуз на голове горит! И оба мы с ним в картузах - нырк в воду!
В холодавшем воздухе стоял дружный смех.