ТРУСИХА
И наконец - вдруг по улице дачного поселка пронесся на велосипеде мальчик, трубя воздушную тревогу. Уже две недели все со страхом ждали этого. Вдали загрохотали зенитки, над лесом засверкали их взрывы, по темному небу стали шарить голубые лучи прожекторов, и зловещие гулы потянулись в облаках к Москве. Это в первый раз германские самолеты появились над поселком.
В даче была суета. Люди метались, торопливо одевали детей, хватали чемоданы.
- Скорее, в щель!
- Ой, господи, что же это! Сейчас бомбы на нас посыпятся!
- Что брать с собой?
- Да ведь все уж приготовлено. Вот чемоданы с самым необходимым. Нельзя, господа хорошие, так теряться.
Центром суеты и панического испуга была Ольга Сергеевна. Она металась по комнатам, рыдала, бессмысленно хватала первые попавшиеся вещи. Домработница и маленькие дети, глядя на нее, начинали испуганно плакать.
- О господи! Сейчас на нас бомба упадет, что делать? Костенька, что делать, что с нами будет?
Она уцепилась за плечо мужа, припала к нему, дрожала и рыдала.
Муж, Константин Александрович, сказал нетерпеливо:
- Да ну, Оля, перестань! Как не стыдно!.. Идем в бомбоубежище.
Он взял под руку Ольгу Сергеевну, другою поднял чемодан и повел жену на "щель" - крытое бревнами и сверху засыпанное землею коридорообразное убежище со скамейками вдоль стен.
Набралось человек двенадцать. Подростки выскакивали наружу, высматривая аэропланы, взрослые кричали на них, чтоб воротились. Ольга Сергеевна с безумными глазами продолжала рыдать, ухватившись за плечо мужа.
- А вдруг бомба упадет прямо на крышу убежища!
- Ну, так уж прямо на крышу и упадет!.. Да и не пробьет потолка, бревна толстые.
- Неправда, ты меня только утешаешь! Бомба пробивает насквозь даже пятиэтажные дома, я знаю.
- Это просто позор! Ты бы хоть детей постыдилась!
Ольга Сергеевна лежала без сознания. Вдруг вздрогнула и подняла голову.
- Что это там?!
- Ну что? Опять зенитки застреляли.
Глядя на эту откровенную трусость, все остальные стали успокаиваться. Все новые самолеты с гулом неслись к Москве. Зенитки стреляли. Но теперь это было уж не так страшно. Ясно было, что не станут самолеты тратить бомбы на какой-то поселок. Только Ольга Сергеевна непрерывно всхлипывала и с блуждающими глазами прислушивалась к тому, что делалось снаружи.
Прошел час. Зенитки замолчали. Гулы вверху прекратились. Но тревогу еще не отменяли, и голубые лучи продолжали испытующе обшаривать облака, скользя по ним светящимися пятнами.
После пережитых волнений все были нервно оживлены. Болтали, смеялись. Понемногу успокоилась и Ольга Сергеевна. Люба сказала:
- Ну, как, Оля, не стыдно быть такою трусихою!
Константин Александрович сидел, обняв ее за талию. Ему было стыдно за жену и больно. Любовно гладя Ольгу Сергеевну по волосам, он сказал:
- Да, трусиха невозможная! Просто позор и срам! Но вы знаете? Эта самая трусиха в восемнадцатом году одна обезоружила пьяного махновца, который хотел меня застрелить. И только ей я обязан жизнью.
- А вот как... Я был тогда прапорщиком. Армия уж совершенно развалилась. Я вместе с Олей возвращался с турецкой границы через Украину домой. Вагон был битком набит. Сидел пьяный махновец и ворочал озорными, свирепыми глазами. Жутко было смотреть на него, жутко было видеть, как он себя здесь чувствует полным властелином, перед которым все трепещут. Ехала молодая девушка-гимназистка. Он стал к ней приставать - цинично, нагло. Обнял за талию, потянулся поцеловать. Никто в вагоне не двигался, никто ему ничего не смел сказать. Я решительно обратился к нему: "Послушайте, как вам не стыдно приставать к беззащитной девушке? Оставьте ее в покое!" Он онемел от изумления, с минуту молча оглядывал меня мутными, тупо-грозными глазами. Потом сказал: "Ах, ты, офицерская харя! Не всех вас еще, видно, перестреляли!" И, не спеша, вынул из кобуры наган. Все замерли и не шевелились. Эта подлая трусость, когда несколько десятков человек бездейственно дрожат перед одним... наглецом. Ясно было - конец мне, Вдруг я услышал пронзительный вопль. Оля, как взбесившаяся кошка, ринулась на махновца, прямо под наведенный на меня револьвер, охватила его вокруг плеч. "Отдай, отдай револьвер! С ума ты сошел! Сейчас же отдай! Не смей!" Вырвала револьвер и выбросила в окно. Махновец ошалело глядел на Олю, пробормотал: "Ишь, какая!" А она теребила его и кричала: "Вставай, иди в другой вагон! Нечего тебе тут делать! Ну, пошевеливайся! Живо!" Он, удивленно полусмеясь, поднялся. Оля подталкивала его сзади в плечо, он немножко упирался, однако шел. И вышел из вагона. Она крепко захлопнула за ним дверь. Тогда весь вагон захохотал. А Оля забилась в истерике.