Странное дело: вдруг на жизненном пути встретишься с человеком, — таким тебе чужим, ни в чем, казалось бы, несходным, — и что-то на время свяжет с ним, и в чем-то перекликнутся души. Так было у меня с Леонидом Андреевым, — несколько лет близких, почти дружеских отношений.1 Так в последние годы жизни Сологуба было у меня с Сологубом: были во всем диаметрально противоположны, —
Но невзначай, проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.2
В первый раз увидел я его у И. Д. Телешева <так!>,3 в 1915 или 16 году Л. И. Андреев читал свою новую драму «Самсон».4 О самой драме не говорили, — Андрееву, видимо, не хотелось этого. Но вспыхнул ярый спор об искусстве вообще, об его задачах. На одной стороне были Андреев, Сологуб и Сергей Глаголь, на другой — Ив. А. Бунин и я.
После ужина я подошел к Сологубу.
— У вас, Федор Кузьмич, есть одно стихотворение, которое начинается так:
Под черемухой цветущей
Я лежал в июльский зной
И вероники ползущей
Цвет увидел голубой.5
Черемуха цветет в мае, вероника — в июне, у вас это происходит в июле. Скажите, пожалуйста, что это, — случайный недосмотр или сознательная насмешка над реалистической правдой?
Сологуб подумал и ответил:
— У меня сказано: «под черемухой ДУШИСТОЙ». У черемухи пахнут не только цветы, но и листья, и кора.6
— Федор Кузьмич, у вас сказано: «ЦВЕТУЩЕЙ».
Минуты через три он опять подошел.
— Я вспомнил: «У меня: «я лежал в ПОЛДНЕВНЫЙ зной».
Я засмеялся.
— Федор Кузьмич! «В ИЮЛЬСКИЙ»! Иначе тогда бы мне это четверостишие не бросилось в глаза!
Такова была наша первая встреча. Был он здесь со своею женою, Анастасьей Николаевной Чеботаревской. С нею я встречался раньше, еще в 1906 году, когда приезжал в Петербург. Остановился я в меблированном доме «Версаль» на Лиговке,7 где жила Ал. Мих. Калмыкова,8 мой добрый товарищ. Там же жила и Настенька Чеботаревская. Худенькая, смуглая, с цыганскими черными глазами и коротким застенчивым смешком. Познакомила меня с нею Калмыкова. Настенька была типичная литературная девица, млевшая перед каждою литературною знаменитостью, преодолевавшая все препятствия, чтобы познакомиться с нею, безмерно счастливая от состоявшегося знакомства. Тоска была общаться с нею, таким почитанием и поклонением несло от нее. Сама она была переводчица, немножко рецензентка, немножко поэтесса. Подписывалась: «Анс. Чеботаревская», — вроде как бы «Ансельма»,9 [или что-нибудь подобное] что ли.
Года через два мне пришлось быть в Петербурге. Жена моя10 очень меня просила, чтобы я зашел к Настеньке.
— Ну, что тебе стоит? Посидишь с полчаса. А ей будет приятно.
Видимо, жене хотелось сделать приятное ее другу, Софье Николаевне Луначарской (впоследствии жене Петра Г<ермогеновича> Смидовича). Брат Софьи Николаевны был женат на сестре Настеньки, Ольге Николаевне.11
Зашел. Встретила она меня приветливо, но что-то совсем новое было в ее манере держаться. Исчез короткий смешок, движенья стали медленнее, в голосе появилась вескость и авторитетность. Я очень скоро почувствовал, что не я «делаю ей честь» своим посещением, а она мне тем, что беседует со мною. В чем дело? Зашла речь о современных поэтах. Я сказал, что мне больше всех нравятся из них Блок и Брюсов. Боже, как снисходительно, как свысока усмехнулась Настенька!
— Как могут нравиться одновременно два таких разных поэта!
Выйдя на улицу, я хохотал про себя: что за чудесное превращение? Что все это значит? Вскоре я узнал, что она выходит замуж за Сологуба.12 Ну, тогда все стало понятно. Жена Сологуба, — как иначе может она относиться к Вересаеву?
Теперь, на вечере у Телешева <так!>, я снова встретил ее. Сильно пополневшая, солидная, с уверенным голосом. [Она и Сологуб производили впечатление счастливой супружеской парочки.] Я слышал потом, что она сняла с мужа все мелкие жизненные заботы, устроила уютное семейное гнездышко.13 «Книгу о Сологубе», где собрала все только благоприятные критические отзывы о муже,14 объясняя в предисловии, что сочла нужным дать сборник «правой», т. е. справедливой критики, игнорируя критику «неправую».15 Делала с мужем турне по России.16 Сначала выступала «Анс. Чеботаревская» с хвалебною характеристикою Сологуба, потом выступал сам Сологуб с чтением своих произведений. Помещала в журналах восторженные критические статьи о Сологубе.17
Она и Сологуб производили впечатление счастливой супружеской пары. Это их имеет в виду Вас. Розанов в своих «Опавших листьях»:
«Встретился в театре с поэтом С. и женой его, которые оба неузнаваемо раздобрели и покрасивели. Говорю:
— Вы прежде ходили вверх ногами (декаденты оба), а теперь пошли по самому обыкновенному пути. И скоро обратитесь в Петра Петровича Петуха. Какой он прежде был весь темный в лице, да и вы — худенькая и изломанная. Теперь же у него лицо ясное, светлое, а у вас бюст вот как вырос.
[Они оба сидели, немножко грустные. «Совсем обыкновенные».]
Оба смеялись, и им было весело.
— Вы знаете, когда прошла (в литературе) молва о вашем браке, многие высказывали тревогу. Он ведь такой сладострастный в стихах, и у него везде черт трясется в ступе.
Не забуду ее теплого, теплого ответа:
— Добрее моего Федора Кузьмича нет на свете человека, нет на свете человека!! Добрее, ласковее, внимательнее!
Она вся сияла».18
Но кончилась эта семейная идиллия очень трагически. Настенька происходила из обреченной семьи. Один брат еще до нее кончил самоубийством, одна сестра — после нее.19 Сама Настенька бросилась в реку и утонула. Рассказывали, что дело произошло так. Однажды осенью Анастасия Николаевна исчезла из дому. И больше уж не воротилась. Искали, дали знать в полицию. Никаких следов. А весною труп ее вдруг всплыл за Тучковым мостом, близ речки Ждановки, где жил Сологуб.20 Толпа глазела на утопленницу. Кто-то из полиции вспомнил об осеннем заявлении Сологуба. Послали за ним.21 Он узнал ее. И сказал:
— Я знал, что она придет ко мне.
Смерть Ан<аста>сии Ник<олаев>ны произвела на С<ологу>ба впечатление потрясающее. Она стала для него домашним божеством, разрослась в какую-то благостную мистическую силу. Я видел в рукописи целый цикл чудесных стихов Сологуба, посвященных «Анастасии» — Anastasia,22 — светлому божеству, на короткое время спустившемуся в жизнь и осиявшему счастьем угрюмого поэта.
загремели негодующие статьи по поводу празднования юбилея «декадента», обращены были грозные запросы к поэтам, согласившимся выступить на вечере. В ответ послышались заявления поэтов, что участие их произошло по недоразумению и что они отказываются от выступления. Вечер в честь автора «Мелкого беса» и ряда изумительных по совершенству стихотворений так, кажется, и не состоялся.23
Я послал Сологубу (он жил в Ленинграде) письмо приблизительно такого содержания: глубоко возмущен, что юбилей крупного художника газеты отметили только ведрами помоев, вылитых на его голову; я [не раз] выступал против вас в печати, считал и считаю нужным бороться с вами, но сейчас, в день вашего юбилея, хочется сказать вам: спасибо за то, что вы есть, и что вы такой, какой вы есть.24
Он мне ответил письмом:
СПб, Ждановская набер., д. 3, кв. 26
5 мая 1924.
Многоуважаемый Викентий Викентьевич,
Ваше письмо очень порадовало меня. Отзывов газетных по поводу сорокалетия моей литературной деятельности мне совсем не пришлось читать, а вообще-то к порицаниям я достаточно приучен: все время меня бранили гораздо больше, чем хвалили. Что касается меня, то я уже давно перестал думать, что жизнь есть борьба; сотрудничество людей мне нравится больше, чем их охота бороться с чем-то. Когда человек подходит к другому с пониманием и сочувствием, между ними как бы зажигается свет и ясность, и это лучше победы. Такой свет и такую ясность Вы мне подарили Вашим письмом, и за это я Вам сердечно благодарен.
С приветом
Федор Сологуб.25
Вскоре мне пришлось вступить с ним в довольно оживленную переписку по делам Союза писателей.
В те годы у нас существовал целый ряд литературных объединений. На авансцене шумела и скандалила пресловутая «Российская ассоциация пролетарских писателей» — печальной памяти «РАПП». Во главе ее стоял «генеральный секретарь» Ассоциации, сын крупного купца Леопольд Авербах,26 — маленький, с совершенно голой головой, человек исключительной наглости. Как опричники былых времен, с гиком и посвистом носились рапповцы по полю российской словесности, от имени пролетариата шельмуя, избивая и уничтожая всех несогласно мыслящих. Старательно докапывались до «классовой сущности» нас, беспартийных писателей, получивших от них презрительно-снисходительное наименование «попутчиков». С еще большим старанием докапывались до классовой сущности мировых гениев прошлых времен, и от Гёте у них оставался только мелкобуржуазный бюргер, а от Пушкина — дворянин-помещик. Провозглашали лозунг «одемьянивания» нашей литературы, т. е. чтобы все писали, как Демьян Бедный,27 на самые злободневные темы. Доносительство цвело пышным цветом. При этом значительно давалось понять, что исполняют они только чьи-то высшие предначертания. Все пожимали плечами, но верили. И вдруг в один прекрасный день оказалось, что никаких полномочий они ни от кого не получали, все они полетели кувырком, и слово «РАПП» стало словом ругательным.28
Другим крупным писательским объединением был «Союз писателей», в который входили, главным образом, мы, писатели беспартийные, хотя не так уж мало было и партийцев. Рапповцы называли его «желтым союзом» и вели под него всяческие подкопы. Был еще ряд более мелких писательских группировок — объединение крестьянских писателей, группа рабочих-писателей «Кузница», «Перевал»30 и др.
Союз писателей имел отделы московский и ленинградский. Каждый из них имел своего председателя и жил самостоятельною жизнью. Председателем ленинградского отдела был Сологуб. Если не ошибаюсь, председателем московского отдела как раз тогда был я. Встал вопрос о большей координации действий обоих отделов, одного общего председателя всего Союза. На этот пост стали выдвигать меня. Кандидатура очень неудачная: многих качеств, необходимых для такого поста, я совершенно не имел, прежде всего, не обладал необходимою для этого активностью. Я энергично отказывался, но пришлось уступить.
По делам Союза у меня возникла переписка с Сологубом. Видно было, что он близко принимает к сердцу дела Союза, и вообще почувствовался в нем человек серьезный, деловой и культурный. Он очень опасался чрезмерного выдвигания в Союзе профессиональных задач в ущерб творческим, энергично заявлял о необходимости укрепления внутреннего единения в писательской среде. «Эта вторая задача, — писал он, — не менее значительна, чем задачи профессиональные. Как бы мы ни расходились в мнениях и настроениях, есть всегда одно общее и необходимое, что неизбежно объединяет тех, у кого орудием ремесла является слово».31
6 декабря 1925 г. был юбилей моей сорокалетней литературной деятельности. К этому дню я получил от Сологуба такое письмо:
Дорогой и уважаемый
Викентий Викентьевич,
32 декабря в Москве, чтобы лично приветствовать Вас и товарищеским поцелуем поблагодарить Вас за все то светлое и прекрасное, чем Вы всегда утешали и возвышали Вашего читателя. Поэтому должен ограничиться несколькими написанными строками. Нас с Вами сближает то, что мы почти в одно время начали нашу литературную работу. Но различны были именно33 наши пути, как различны светлая дорога и темная (моя) тропа. Вы всегда были верным выразителем лучших настроений и чаяний нашей милой, прекрасной, героической интеллигенции, той самоотверженной группы, которою наша страна может гордиться перед всем светом. Вы всегда высоко несли и утверждали высокие идеалы добра, истины и красоты. Я на моей темной тропе стремился к той же, общей нам, цели: к освобождению. Но судьба, воплощенная в условиях жизни, заставила меня выбирать иные средства. Я прилежно собирал ядовитые зелия на заболоченной почве нашего дореволюционного быта; я бы хотел, чтобы отравы мои были крепки и годны для разрушения цепких и лепких нелепостей старой, уродливой жизни.34
Теперь, в день Вашего литературного сорокалетия, мне особенно радостно приветствовать Вас, вдохновенного выразителя иных, не моих настроений, приветствовать со всем тем чистосердечием, на которое способен старый отравитель, утомленный своим уже ненужным ремеслом и склонный, наконец, на склоне жизни, примириться с жизнью.
Примите же мой сердечный привет и пожелания многих и счастливых лет жизни и труда.
Федор Сологуб.
В январе 1926 года я побывал в Ленинграде, был у Сологуба, познакомился с ним лично. Предубеждение к его личности было у меня сильное. Все, что приходилось о нем слышать, говорило, что это человек мрачный и злой, жестокий сладострастник с наклонностью к извращениям, — и все это не только в стихах. Ив. А. Бунин рассказывал мне, что в конце девяностых годов он где-то познакомился с Сологубом.35 Сологуб в разговоре спросил его:
— Вы кого предпочитаете, мальчиков или девочек?
А Вячеслав Иванов, когда узнал, что Анастасия Николаевна Чеботаревская выходит замуж за Сологуба, сказал сестре Александре Николаевне: 36
— Не могу поздравить ее с таким браком.
На меня Сологуб произвел очень хорошее впечатление. Культурный, вдумчивый, серьезный человек. И начинало вериться, что то, что он писал о «светлой дороге» и «темной тропе», было его серьезное верование, а не прием юбилейного поздравления. И чувствовалась в нем особенная какая-то старческая мудрость. В мае этого же года я послал ему только что вышедший перевод «Гомеровских гимнов». Через год получил такое письмо:
Ленингр<ад>
Ждановская набережная, 3, кв. 22
27 апреля 1927 г.
Дорогой Викентий Викентьевич,
17 мая прошлого года Вы сделали надпись на книге «Гомеровы Гимны»,37 которую подарили мне, и этой книге суждено было утешать меня часто, когда я читал и перечитывал ее. Много раз собирался я написать Вам, какую радость Вы доставили мне, но как-то очень тяжело и смутно для меня прошел этот год, и все вываливалось у меня из рук. Теперь я, с половины декабря, все время болен, в половине января я вообразил себя достаточно здоровым; перемогаясь и задыхаясь, несколько раз, и 9 марта пришлось слечь снова. Одышка, расширение сердца и печени, пневмония в правом легком, какой-то там экссудат, наконец, на днях сделают мне прокол плевры правого легкого. Но среди всех этих неприятностей попала ко мне Ваша книга, стала перечитываемою, близкою, дорогою. Научила меня заново, вернула меня к концу первого десятилетия моей жизни, когда перечитывал я вдоль и поперек вот эти книги: Король Лир, Дон-Кихот, Басни Крылова, Робинзон. Теперь я опять с Гомером и Шекспиром.38 «Комедия ошибок» навела меня на мысль сделать следующий шаг в развитии этой старой темы о братьях-близнецах, и я начал было работать, — замахнулся (легко сказать!) на трагедию.39 Сил, может быть, и хватило бы, да хватит ли времени? Или уже скоро сердце совсем откажется служить? И я, наконец, спеша так медленно, пишу Вам, хотя и не умею сказать, как бесконечно я Вам благодарен. Такова судьба наших отношений: начиная с 1924 года,40 41 каждая встреча моя с Вами, личная или письменная, радует меня чрезвычайно. И Ваши «Гомеровы гимны» открыли мне, почему так живо и сильно творчество, питающееся из этих глубочайших источников европейского гуманизма; и я вдруг отчетливо понял, что Ваши молодые «Записки врача»42 останутся навсегда; и понял, как Вы могли в наши дни написать «В тупике»,43 книгу, изумительную по своей художественной силе и светлой, мужественной правде, книгу единственную от наших дней и о наших днях.
Простите всю стилистическую нескладность моего письма: ведь и вообще говорить откровенно — трудно, а я теперь чувствую себя совсем бессильным.
С приветом сердечно любящий Вас
Федор Сологуб.
Летом того же года пришло от него письмо, писанное уже под его диктовку сестрою его покойной жены, Ольгою Николаевною Черносвитовой. Она жила в том же доме этажом выше44 и взяла на себя все заботы о больном и одиноком старике.
28 — VII — 27
Дорогой Викентий Викентьевич,
В свое время я получил Ваше письмо от 5-го мая45 и, прочтя его, испытал чувство искренней и дружеской симпатии, как это бывает всякий раз, когда я прихожу в непосредственное с Вами общение.
Одновременно я получил Ваш перевод «Работы и дни» Гесиода.46 Эта книжка, так же как и «Гомеровы гимны», сильно утешила меня в больнице, где я провел около месяца. Я читал их, пока вообще мог читать, т. к. болезнь все еще держит меня в постели и делает меня совершенно неспособным к занятиям.
То же самое могу сказать о выпусках «Пушкин в жизни».47 Я успел прочесть первый из них и нашел в нем много мне близкого. Читая, отмечал,48 что вот так и я смотрю на Пушкина.
Теперь, дорогой Викентий Викентьевич, позвольте выразить мне самую горячую благодарность — и Вам, и в лице Вашем товарищам по Союзу в Москве — за проявленные ко мне теплые чувства и неоднократные заботы о моем положении во время длительной, но все, надо думать, временной болезни. Я был бы рад повидать Вас и сказать Вам это лично, а пока крепко жму руку и желаю всего доброго.
Любящий Вас
К письму Ольга Николаевна приложила свое письмо, где подробно писала о болезни Сологуба.49 Хворает он уже давно, но с Рождества почти уже не встает. Сначала врачи лечили его исключительно от сердца, приписывая ему и все другие недомогания — кашель, похудание, постоянные осложнения с пищеварением. В начале мая Сологуба поместили в больницу Первухина.50 У него нашли большую злокачественную опухоль в области плевры. Он требовал возвращения домой. Дома, несмотря на лучшие условия, здоровье все ухудшалось. «Сейчас положение таково, — писала Ольга Николаевна, — злокачественная опухоль значительно увеличилась и в сторону легкого, и на печень, отеки громадные, одышка мучительная, особенно тяжелы ноги. Уже три недели Федор Кузьмич не может лечь и страдает в кресле, то откидываясь на спинке в подушки, то свесившись наперед. Он очень хочет выздороветь и жить, не подозревая правды, стоически выдерживает голодную диету, на которую его посадили врачи для того, чтобы уменьшить отеки. Читать, конечно, не может, слушать чтение — тоже... Иногда сознание не вполне отчетливо, речь спутана, не то бред, не то явь.51 Но потом опять полное сознание, привычная точность мышления, попытки обосновать в мельчайших деталях свою болезнь. Привычный, острый интерес ко всему, что касается литературы. Я перечитала ему по его просьбе Ваше письмо, и он оживился, захотел ответить. Хорошо, если бы Вы успели еще ему написать!».
Дорогой Викентий Викентьевич,
После долгих месяцев, когда я был на волосок от смерти, а иногда мои врачи считали меня безнадежным (как я сначала сам догадывался, а потом, когда опасность миновала, мне наконец сказали), я начинаю возвращаться к жизни. Пожалуй, теперь, встреть Вы меня, Вы меня и не узнали бы: кажется мне, что за этот год я постарел на 20 лет. Возвращаюсь, б<ыть> м<ожет>, и к литературной работе, а пока пролечив все, что мне так великодушно давали мои московские товарищи, сижу, вернее, лежу, — как Иов на гноище, «яко наг, яко благ, яко нет ничего».52
Как мне ни совестно обращаться к Вам с просьбой, но все же обращаюсь к Вам, как к нашему председателю Союза. Мне говорили не раз, что здешнее отделение Госиздата53 не раз поднимало вопрос об издании полного собрания моих сочинений, но Москва всегда отказывала. Как ни мал я перед судом литературной истории, но все же я, как писатель, совершил большой (по моим способностям) труд, упорно работая над языком, над формою художественного произведения и давая посильное освещение тому болоту, в которое наша родина залезла так глубоко и прочно, что стали неизбежны кровавые потрясения. М<ожет> б<ыть>, Москва признает, наконец, что государству непостыдно прийти таким способом на помощь старому писателю, которому, м<ожет> б<ыть>, и жить-то осталось особенно недолго.54 55 Правда, я получаю персональную пенсию в 75 р. и ак<адемическое> обеспечение 60 р.,56 но на 135 р. как справиться с гонорарами врачам, с лекарствами, часто дорогими, с особою диетою, вовсе не дешевою, с особою прислугою, которая должна быть при мне и днем, и ночью и потому обходится дороже обычной? На все это обычно тратится теперь больше 135 р. в месяц, а еще остаются общие расходы: квартира, отопление, освещение и многие всегдашние мелочи. При таком положении аванс тысяч в десять под собрание сочинений очень бы меня обеспечил и дал бы мне возможность спокойно жить в Детск<ом> Селе, которое уже было для меня полезно.57
И предполагал полный план полного собрания своих сочинений. Между прочим, писал:
Наиполнейшее собрание стихов много пишущего стихотворца будет всегда изборником. А я всегда писал много стихов, иногда более двухсот пьес в год, и в старых дневниках еще и теперь нахожу погребенные там груды рифмованных строк... Роман «Мелкий бес» будет представлен в совершенно новой редакции, с прослойками из детства, отрочества и юности Передонова и из его будущей судьбы и карьеры дореволюционного администратора.58
Ваш Пушкин, что бы о нем ни говорила критика,59 дело большое и полезное, хотя, б<ыть> м<ожет>, нам еще рано разделываться с блистательным, но лживым гением, лукаво совершавшим большое, но пародийное дело: попытка создать легенду об императорско-помещичьей России, которую он сам ненавидел, и покрыть лживым блеском природу и жизнь, которые были для него безнадежно-пусты, но о которых он находил такие превосходные слова! И вот из Вашей книги он прямо входит в мою душу, очаровательный и отвратительный, мудрый Змий.60
Последнее письмо я получил от него тоже писанное под диктовку и на этот раз подписанное дрожащим, прыгающим почерком, тонкими линиями, зигзагами, разъезжающимися в стороны.
19. Х. 27.
Спешу Вам сообщить, что письмо Ваше от 17 октября т<екущего> г<ода> получено мною сегодня. В нем я увидел снова Вашу доброту и внимание, которые уже не раз за мою долгую болезнь доставляли мне отрадные минуты. Я до глубины души тронут Вашими заботами, дорогой Викентий Викентьевич, я от всего сердца благодарю Вас за них.*
О себе пока еще не могу сообщить ничего радостного. Болезнь, которая, было заметно, пошла на убыль, сделала внезапный скачок в сторону ухудшения, ввиду чего профессор,61 меня пользующий, прибег к операции выпускания венозной крови и вливания затем в вену правой руки физиологического раствора. Эта процедура, несомненно, принесла мне облегчение, но взяла много сил и отняла всякую возможность писать, т. к. рука еще до сих пор болезненна.62
* Эти заботы были прямою моею обязанностью как тогдашнего председателя Союза.
— письмо от Ольги Николаевны:
... Здоровье Федора Кузьмича уходит с каждым днем. Всю неделю нарастало ухудшение, сейчас был профессор, вспрыснул адреналин, камфару, ставили банки, т. к. начинались застойные явления в легких. Сегодня в первый раз он говорит, что страшный ужас в его душе, а третьего дня еще говорил, «все-таки пожить бы подольше, походить бы еще по этой земле». Такая страшная жажда жизни, которая и окружающим придает энергию поддерживать несомненно уходящую жизнь.63
В декабре 1927 г. Сологуб умер. Еще несколько лет назад он шутливо предсказал, что умрет «от декабрита».64
Примечания
1 См.: Литературные воспоминания // Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. С. 395—421.
2 Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор...»), 1925.
3 Телешов (Телешев) Николай Дмитриевич (1867—1957) — писатель, организатор кружка московских писателей «Среда» (1899-1916), участники: М. Горький, Л. Н. Андреев, Скиталец, Е. Н. Чириков, Вересаев, А. И. Куприн, И. А. Бунин, А. С. Серафимович и другие, впоследствии их произведения составили сборники «Знание». С 1913 г. «Телешовские среды» собирались в доме писателя на Покровском бульваре, 18/15.
4
5 Стихотворение «Под черемухой цветущей...» (6 апр. 1889), опубл.: Сологуб Федор. 1) Собр. соч.: В 12 т. СПб.: Шиповник, 1909-1911. Т. 9. (СПб., 1910). С. 192; 2) Собр. соч.: В 20 т. СПб.: Сирин, 1913-1914. Т. 9: Змеиные очи. Стихи (СПб., 1914). С. 10, дата: 6 июля 1884. Впервые: Петербургская жизнь. 1898. 13 сент. № 306. С. 2543 (четвертое стих, цикла «Соответствия»).
6 Вариант ст. 1 автографа: «Под черемухой пахучей» (см.: Сологуб Федор. Полн. собр. стихотворений и поэм: В 3 т. Т. 1. Стихотворения и поэмы 1877-1892 / Издание подготовила М. М. Павлова. СПб.: Наука, 2012. С. 843).
7 ее приобрел в домовладение купец П. Ф. Морозов, устроивший здесь меблированные комнаты «Версаль» (всего 63 комнаты).
8 См. о ней во вступ. статье.
9 Ансельма — вероятно, по имени главного героя романтической повести (сказки) Э. Т. А. Гофмана «Золотой горшок» (1819). Ансельм ищет свою далекую от мира возлюбленную (Серпентину) и обретает ее в Атлантиде — романтическом царстве поэзии.
10 Смидович Мария Гермогеновна (1875—1963) — жена В. В. Вересаева и его троюродная сестра.
11
12 Ан. Н. Чеботаревская и Ф. Сологуб соединились осенью 1908 г., согласно метрической выписи, выданной причтом села Красное (на Волге) Рыбинского уезда Ярославской епархии, официально их брак был зарегистрирован летом 1914 г. (РО ИРЛИ, ф. 289, оп. 6, № 1, л. 28).
13 Первоначально супруги поселились в Гродненском пер., 11; здесь, вероятно, речь идет о квартире на Разъезжей ул., д. 31, где Сологуб и Чеботаревская жили в 1910-1916 гг., здесь женой писателя был обустроен литературно-художественный салон, см.; Эрберг Конст. (Сюннерберг К. А.). Воспоминания // Символисты вблизи. Очерки и публикации. СПб.: «Скифия», ИД «ТАЛАС», 2004. С. 233-243; Чулков Г. Годы странствий / Вступ. ст., подгот. текста, коммент. М. В. Михайловой. М.: Эллис Лак, 1999. С. 174—177; Сазонова Ю.
14 О Федоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки / Сост. Анас. Чеботаревская. СПб.: Шиповник, 1911. В книгу вошли избранные Ан. Чеботаревской критические статьи о Сологубе, опубликованные в газетах и журналах в 1905-1911 гг., в том числе ее статьи: «“Творимое” творчество» (впервые: Золотое Руно. 1908. № 11/12); «К инсценировке “Мелкого беса”»; «Несколько слов к новой драме Сологуба “Заложники жизни”».
15 О Федоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки. С. <5>. Чеботаревская противопоставляет включенную в сборник «правую» критику — «нечестивой», «фарисейской».
16 Речь идет о двух совместных турне Сологуба и Чеботаревской по городам России, состоявшихся весной и осенью 1913 г. Весеннее турне писательская чета предприняла вместе с Игорем Северянином; см.: Игорь Северянин. Переписка с Федором Сологубом и Ан. Н. Чеботаревской / Публ. Л. Н. Ивановой и Т. В. Мисникевич // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2005-2006 годы. СПб.: Дмитрий Буланин, 2009. С. 706-713.
17 Статьи, заметки о Ф. Сологубе и рецензии на его книги, опубликованные Ан. Чеботаревской: Ф. Сологуб. Мелкий бес. СПб., 1907 // Образование. 1907. № 7. Отд. III. С. 126-127 (рецензия); Чья победа? // Новая жизнь. 1913. № 1. С. 269-282 (статья); Ф. Сологуб. Книга разлук. Рассказы. СПб., 1908 // Образование. 1908. № 6. Отд. III. С. 104-105 (рецензия); Трагедия ли «Мелкий бес»? // Утро России. 1910. 4 мая. № 137. С. 4; Петербургские впечатления («Заложники жизни») // Рампа и жизнь. 1912. № 47. С. 4-5 (статья); Федор Сологуб // Журнал журналов. 1915. № 2. С. 20; «Творимое» творчество (О Федоре Сологубе) // Золотое руно. 1908. № 11-12. С. 56-62 (статья); Федор Сологуб: Биографический очерк // Русская литература XX века (1890— 1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М.: Мир, 1915. Т. 2, ч. 1. С. 9-13.
18 Розанов В. В. Опавшие листья. [Короб первый]. СПб., 1913. С. 291-292; Розанов В. В. О себе и жизни своей / Сост., предисл., коммент., указатели, подгот. текста В. Г. Сукача. М.: Московский рабочий, 1990. С. 259—260.
19 — Анастасия Николаевна Чеботаревская (1851—1879) покончила с собой (повесилась), оставив на руках мужа семерых детей. В 1903 г., вероятно, покончил самоубийством один из братьев Чеботаревских. В июле 1903 г. В. Н. Ивановский писал Ал. Н. Чеботаревской: «Что такое случилось с вашим братом-студентом? Самоубийство, случайность? От болезни не полагается погибать в этом возрасте. О его смерти я узнал из случайно попавшегося мне № “Парижских ведомостей”» (РО ИРЛИ, ф. 189, ед. хр. 96); сестра — Чеботаревская Александра Николаевна (1869—1925) — переводчица, критик, секретарь Петроградского Религиозно-философского общества, покончила с собой, бросившись с моста в Москва-реку.
20 В октябре 1921 г. Сологуб переехал на Ждановскую набережную, дом № 3/1 и поселился в кв. № 22 на третьем этаже (в этом же доме двумя этажами выше жила семья О. Н. Черносвитовой). Квартира, в которую въехал Сологуб, принадлежала A. С. Ященко (1877—1934: юрист, профессор международного права; философ, библиограф; с 1919 г. — в Берлине, основатель журналов «Русская книга» и «Новая русская книга»); после его отъезда заграницу в «научную командировку» в квартире обосновалась Ал. Н. Чеботаревская (осенью 1921 г. она находилась в Баку вместе с семьей Вяч. Иванова).
21 О происшествии Сологубу сообщил сосед по квартире — художник Вениамин Павлович Белкин (1884—1951; живописец, график, книжный иллюстратор, участник объединения «Мир искусства» и др., в 1919—1921 г. работал на Фарфоровом заводе). Н. Г. Чулкова вспоминала: «Прошла зима 21 года и наступила весна 22-го. Однажды, когда уже таял лед, из дома, где жил Ф. К., вышел сосед его по квартире, художник B. П. Белкин. Он увидел на льду около самого берега какое-то темное пятно: в толще льдины что-то чернело. Подошедши ближе, он увидел, что это тело женщины, еще покрытое тонким льдом, и он узнал в нем труп Настасьи Николаевны. Таким образом, она нашлась почти против дома, где жил Ф. К. Перед этим он рассказал, что видел ее во сне и что она вернула ему кольцо, снятое с ее руки...» ( Моя жизнь с Г. И. Чулковым и встречи с замечательными людьми // РО ИРЛИ. р. 1, оп. 35, № 192, л. 105).
22 Впервые цикл «Anastasia» (16 стихотворений) опубл.: Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская / Вступ. ст., публ. и коммент. А. В. Лаврова // Неизданный Федор Сологуб. М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 360-379.
23 См. вступ. статью.
24 См. Приложение 1<1>.
25 РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 1; в оригинале: «Ваше письмо очень порадовало и тронуло меня».
26 Авербах Леопольд Леонидович (1903—1937) — литературный критик, член редколлегии «На посту», редактор журн. «На литературном посту»; проводил в журнале политику вытеснения писателей-«попутчиков»; один из основателей РАППа, генеральный секретарь ВАППа — Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (1926—1932).
27 Вероятно, здесь подразумевается напечатанное в «Правде» и получившее широкий резонанс в пролетарской печати стихотворение Демьяна Бедного «Обида», явившееся ответом на книгу Л. Д. Троцкого «Литература и революция» (М.: Изд-во «Красная новь», 1923); в главе «Партийная политика в искусстве» Троцкий выступил за невмешательство партии в дела литературы и искусства, против кампании травли «попутчиков» (Б. Пильняка и Вс. Иванова). Цит. стих, по републ.: Бюллетени литературы и жизни. 1924. Кн. 1. С. 45:
Сконфужен собственным обличьем,
Зло — символический Пильняк
Пред ним смердит гнилым величьем.
Наглее, юрче с каждым днем
Меж тем охвачен уж огнем
Простор тревожный далей смутных.
Уже минуты сторожит
Взор пролетарской Немизиды,
— срок изжит! —
Но голос сорванный дрожит
От незаслуженной обиды.
28 Противоречия, возникшие внутри РАПП в феврале 1926 г., привели к смене руководства: И. Вардин и Г. Лелевич были отстранены, во главе ассоциации встали Л. Авербах. Ю. Либединский, В. Киршон и др. После создания в 1928 г. Всесоюзного объединения ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП) ВАПП была переименована в РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей).
29 История Союза писателей всесторонне описана в работах Т. А. Кукушкиной: 1) Всероссийский союз писателей. Ленинградское отделение (1920-1932). Очерки деятельности // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2001 год. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. С. 84—144; 2) Всероссийский союз поэтов. Ленинградское отделение (1924—1929). Обзор деятельности // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2003-2004 годы. СПб.: Дмитрий Буланин, 2007. С. 73-139; и др.
30 —1932) в 1925 г. переименован во Всероссийское объединение крестьянских писателей (ВОКП); в 1931 г. — в организацию «пролетарско-колхозных писателей». «Кузница» (1920—1932) — московское литературное объединение, основанное поэтами Пролеткульта, с 1928 г. — структурное подразделение ВОАПП; в своих манифестах участники «Кузницы» провозглашали приоритет пролетарской литературы, выступали против «буржуазных» литературных направлений (символизма, футуризма, имажинизма). «Перевал» — московская литературная группа (1923—1932), возникшая при журн. «Красная новь» (под редакцией А. К. Воронского); участники (М. М. Пришвин, Э. Г. Багрицкий, А. П. Платонов, Артем Веселый, И. И. Катаев и др.) отстаивали принципы реализма, «искренности» и интуитивизма творчества; выдвинутый ими лозунг «нового гуманизма» был осужден официальной советской критикой; «перевальцев» обвинили в реакционности, троцкизме, отрицании пролетарской культуры.
31 См. Приложение 1, п. <2>.
32 РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 5; в оригинале было: 7, испр. Вересаевым: 6.
33 РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 1; в оригинале слово «именно» отсутствует, вписано Вересаевым.
34 «Я испытал превратности судеб...» (1919; впервые: Сологуб Федор. Фимиамы. Пб.: Странствующий энтузиаст, 1921. С. 31):
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав.
Неведомых чистейшим серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольётся благовонным дымом.
35 Об этом разговоре, состоявшемся при первом знакомстве с Сологубом в 1896 г., Бунин вспоминал в эмиграции, см.: Бунин И. А. Публицистика 1918—1953 годов / Под обшей ред. О. Н. Михайлова. М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2000. С. 304-305 (впервые: Бунин И. А. «А писал он всегда о гнусностях, о гадких мальчиках, о вожделении к ним» (Устами Буниных: Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы: В 3 т. / Под ред. М. Грин. Франкфурт-на-Майне: Посев. 1977—1982. Т. I. С. 154).
36 Ал. Н. Чеботаревскую и Вяч. Иванова связывала многолетняя дружба, см.: Письма Вячеслава Иванова к Александре Чеботаревской / Публ. А. В. Лаврова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1997 год. СПб., 2002. С. 238-295.
37 Речь идет об издании: Гомер. Гомеровы гимны / Авт. пер. с древнегреч., предисл. и примеч. В. Вересаев. М.: Недра, 1926. На шмуцтитуле дарственная надпись: «Дорогому Федору Кузьмичу Сологубу от переводчика. Москва. 17. V. 926». Экземпляр сохранился в библиотеке Пушкинского Дома (разрезан), шифр: ИРЛИ 1936к/2290.
38 Сологуб называет писателей, которых полюбил в свои отроческие годы, о круге чтения юного Сологуба (с его слов) см.: Материалы к биографии Федора Сологуба / Вступ. ст., публ. и примеч. М. М. Павловой // Неизданный Федор Сологуб. М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 239—240; Чеботаревская Ан. Федор Сологуб: Биографический очерк // Русская литература XX века (1890-1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. С. 10: Павел Медведев о Федоре Сологубе / Публ. и вступ. ст. Ю. П. и Д. А. Медведевых; Примеч. М. М. Павловой // Звезда. 2013. №7. С. 16-17.
39 Об этом замысле вспоминала Е. Я. Данько: «Федор Кузьмич стал рассказывать мне о трагедии, которую собирается написать, “о близнецах”. Он говорил об этой теме в греческой литературе, потом у Шекспира и находил, что до сих пор делали из этого комедию ошибок и недоразумений, между тем как это трагедия, и глубокая. Перенести эту тему в обстановку современности и дать глубокую трагедию — мысль, которая может сделать трагедию мировой значимости. На столе лежали “Два веронца”»; далее мемуаристка пересказывает сюжет трагедии, задуманной Сологубом (замысел остался невоплощенным), см.: Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения / Вступ. ст., публ. и коммент. М. М. Павловой // Лица: Биографический альманах. М.; СПб.: Феникс, 1992. I. С. 224—225. Сохранился план к этому произведению, датированный 8 февр. 1926 г.: РО ИРЛИ, ф. 289, оп. 1, № 539а, л. 5-7.
40 РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, ед. хр. 394, л. 11; в оригинале: с 1923 года.
41 См. Приложение 1, п.<1>, от 2 мая 1924 г.
42 «Записки врача» (впервые: Мир Божий. 1901. № 1-5; отд. изд.: СПб., 1901; 7-е изд.: М., 1915) получила в подавляющем большинстве положительные отзывы в критике (в медицинских кругах, напротив, неодобрение) и вызвала широкий общественный резонанс; при жизни автора издавалась 14 раз, в том числе за границей (не считая журнальной публ.); здесь, возможно, отклик на 10-е изд.: М.: Недра, 1925.
43 Роман Вересаева «В тупике» повествует об интеллигенции в годы Гражданской войны (впервые: М.: Недра, 1923-1924. Кн. 1-3). Экземпляр Сологуба: Вересаев В. В тупике. 3-е изд. М.: Недра, 1925. Книга утрачена; дарственная надпись восстановлена по картотеке автографов на книгах Сологуба: «Дорогому Федору Кузьмичу Сологубу на память о нашем знакомстве. Автор. Москва. 28/1. 26 г.». Шифр: ИРЛИ 83.2/8 — списана (Шаталина Н. Н. г.; это событие (неожиданное для автора) впоследствии облегчило прохождение романа через цензурный барьер, несмотря на сопротивления Главлита. Вересаев вспоминал о чтении: «Он (Сталин. — М. П.) отнесся к роману одобрительно, сказал, что государственному издательству издавать такой роман, конечно, неудобно, но, вообще говоря, издать его следует. После этого горячую защитительную речь сказал Ф. Э. Дзержинский» (Вересаев В. Соч.: В 4 т. / Под ред. Ю. Фохт-Бабушкина. М.: Правда, 1990. Т. 1. С. 601; текст мемуарной заметки процитирован в примеч.; впервые: Огонек. 1988. №30).
44 Черносвитовы жили в том же доме (Ждановская наб. 3/1), в кв. № 26, на пятом этаже.
45 См. , п. <10>.
46 Экземпляр Сологуба: Гесиод. Работы и дни: Земледельческая поэма / Пер. с древнегреч. В. Вересаев. [М.]: Недра, 1927. На шмуцтитуле надпись: «Дорогому Федору Кузьмичу Сологубу с любовью В. Вересаев. Москва. 30/1V. 1927». Книга разрезана до 80 с. Шифр: ИРЛИ 83.9/25
47 Пушкин в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников. М.: Недра, 1925-1926.
48 Экземпляр первого выпуска исследования Вересаева «Пушкин в жизни», бывший в чтении у Сологуба, не сохранился.
49 См. Приложение 1, п. <13>.
50 — Центральный госпиталь скорой помощи. См. запись О. Н. Черносвитовой в «Дневнике дежурств» во время болезни Сологуба: «В больницу имени Первухина я помещала Ф<едора> К<узьмича> летом 1927 года для общего обследования всего организма (был плох и никакие лечения и доктора не помогали). Там провел около месяца, был страшно недоволен, ворчал, еле дождался конца исследований (не давших ничего определенного — склероз и м<ожет> б<ыть> рак легких?). По возвращении домой, видя угнетенное настроение и плохое состояние Ф. К., я предложила созвать консилиум <...> вновь приглашенный профессор медицины Академии Аринкин, который больше всех понравился Федору Кузьмичу и потому лечил его до конца жизни, поручая ежедневные наблюдения дочери моей Т. Н. Черносвитовой» (Черносвитова О. Н. Материалы к биографии Ф. Сологуба. С. 249).
51 В биографическом очерке Черносвитова описывает бред Сологуба во время его предсмертной болезни (см. главку «Сны и мечты»: Там же. С. 240—243).
52 Иов. 1: 21. — народная пословица.
53 Петроградское отделение Госиздата РСФСР (1919—1924; в 1924—1930 гг. — Ленинградское отделение Госиздата — ЛЕНОТ-ГИЗ) в 1924—1925 гг. возглавлял И. И. Ионов, проводивший строгую партийную линию (при его участии в 1924 г. было закрыто изд-во «Всемирная литература»); с 1926 г. отделение возглавлял Л. Б. Горохов.
54 РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 18; в оригинале: не особенно долго.
55 Там же; в тексте пропуск, далее в оригинале: Правда, близится 1 октября, но люди, если хотят, могут сделать все в один день, и несколько тысяч авансов всегда при желании найдутся.
56 ИРЛИ, ф. 289. оп. 6, № 44, л. 3; одновременно Сологуб стал получать академическое обеспечение (Там же. л. 13).
57 Летом 1924-1926 гг. Сологуб отдыхал в Царском (с 1918 — Детском) Селе, по адресу: ул. Колпинская (ныне Пушкинская), д. 20.
58 Вольный пересказ содержания важного фрагмента письма Сологуба, приводим текст по оригиналу:
«Это полное собрание сочинений я представляю себе так:
1. Оно может состоять из серий:
Стихи.
Драмы.
Статьи.
Выбор и порядок печатания предоставляю Госиздату, — понятно, что всякое собрание сочинений не может быть сделано скоро, и понятно, что наиполнейшее собрание стихов много пишущего стихотворца будет всегда изборником. А я всегда писал много стихов, иногда более 200 пьес в год, и в старых дневниках еще и теперь нахожу погребенные там груды рифмованных строк.
цензурою.
4. Роман “Мелкий бес” будет представлен в совершенно новой редакции, с прослойками из детства, отрочества и юности Передонова и из его будущей судьбы и карьеры дореволюционного администратора.
Таким образом, мне кажется, я делаю все, чтобы не затруднять издательство и не усложнять дела принципиальными разногласиями.
Простите, дорогой и милый Викентий Викентьевич, мою бесцеремонность, но Вы всегда были так добры ко мне и так радовали меня дружеским ко мне отношением, что это очень осмеливает меня» (РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 27 об.—28).
59 Сологуб имел в виду рецензии на кн. «Пушкин в жизни», в которых были высказаны критические замечания (рец.: Наша газета. 1927. 8 июня; Печать и революция. 1927. № 3. С. 70—75 и др.). Б. В. Томашевский, в частности, критиковал Вересаева за стремление удовлетворить социальному запросу и популярно-массовый характер издания (отсутствие научного комментария, тенденциозность в выборе материала и т. п.); объясняя причину успеха книги, он заключил: «... приходится вспомнить отзыв Пушкина о подобных произведениях: “Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могучего. При открывании всякой мерзости она в восхищении”» (Б. Т. «Пушкин в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников». М.: Недра, 1927 // Красная газета. 1927. 20 мая. № 133).
60 Далее в оригинале: «Большое спасибо за него, и за Гесиода. С сердечной любовью и уважением шлю дружеский привет. Федор Сологуб» (РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 29).
61 Аринкин Михаил Иннокентьевич (1876—1948) — врач-терапевт, профессор (1919) Военно-медицинской академии; один из основателей отечественной гематологии, действительный член Академии медицинских наук СССР (1945), лауреат Сталинской премии. В 1927 г. разработал метод прижизненного исследования костного мозга путем пункции грудины.
62 РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 30; окончание в оригинале: «Примите мой сердечный привет и мои лучшие пожелания. Федор Сологуб». — Письмо рукой О. Н. Черносвитовой, подпись под письмом Ф. Сологуба.
63 РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 394, л. 33. Фрагмент письма, начало: Глубокоуважаемый Викентий Викентьевич,
Согласно Вашему желанию я ничего ему не сказала об этом. И пожалела, п. ч. лишила его маленькой радости еще раз почувствовать теплую симпатию со стороны друзей.
Викентий Викентьевич! Я думаю, что на сей раз Вы прислали свои личные деньги, а Вы не так богаты и у Вас есть без того люди, которым надо помогать.
Благодаря заботам друзей Ф. К. (в Москве — Вы, здесь Борисоглебский), он ни разу не почувствовал в чем-либо недостатка за все время своей долгой и мучительной болезни: ни в тепле, ни в питании, ни в уходе или докторах. Его персональная пенсия с 1-го декабря увеличена до 100 руб., последний раз ему выдано из Литфонда здесь 50 долларов (23 октября), и скоро Борисоглебский обещает еще, с этой стороны все хорошо...» (РГАЛИ, ф. 1041, оп. 4, № 436, л. 3).
64 Имеется в виду триолет «Каждый год я болен в декабре...» (4 нояб. 1913), который заканчивается стихами: «Тьма меня погубит в декабре. В декабре я перестану жить»; впервые: Заветы. 1914. № 3а. С. 8 (восьмое стих, цикла триолетов «Земля родная»); . Собр. соч.: В 20 т. СПб.: Сирин, 1913-1914. Т. XVII: Очарования земли. Стихи 1913 года. СПб., 1914. С. 16.