Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Щ"

1. Гомер. Одиссея (Перевод В. В. Вересаева). Песнь десятая

Входимость: 1. Размер: 32кб.

Часть текста: Все про это ему я рассказывал, как что случилось. После и сам я его попросил, чтоб устроил отъезд мне. Он не ответил отказом и в путь меня тотчас отправил. Шкуру содравши с быка девятигодового, в той шкуре Крепко Эол завязал все пути завывающих ветров. Стражем сделал его Громовержец над всеми ветрами, Дав ему власть возбуждать иль обуздывать их по желанью. На корабле моем полом шнуром он серебряным мех тот Перевязал, чтоб ни малого быть не могло дуновенья. Только Зефиру велел провожать нас дыханьем попутным, Чтобы понес и суда и самих нас. Но было не должно Этому сбыться. Себя неразумьем своим мы сгубили. Девять суток мы плыли - и ночи и дни непрерывно. В день десятый вдали уж поля показались Итаки, Видны нам были огни пылавших костров недалеких. Сладкий тут сон низошел на меня, ибо очень устал я: Шкотами паруса я непрерывно работал, веревок Не доверял никому, чтоб скорее отчизны достигнуть. Начали спутники тут меж собою вести разговоры. Думалось им, что везу серебра я и золота много, Мне подаренных Эолом, отважным Гиппотовым сыном. Так не один говорил, поглядев на сидевшего рядом: - Вот удивительно! Как почитают повсюду и любят Этого мужа, в какой бы он край или город ни прибыл! Много прекрасных сокровищ уже из троянской добычи Он с собою везет. А мы, совершившие тот же Путь, возвращаемся в край наш родимый с пустыми руками. Также теперь и Эол одарил его дружески щедро. Ну-ка, давайте скорее посмотримте, что там такое, Сколько в мешке серебра и золота ценного скрыто. - Верх одержало средь них предложенье злосчастное это. Мех развязали они. И вырвались ветры на волю. Плачущих спутников вмиг ураган подхватил и понес их Прочь от родных берегов в открытое море. Проснувшись, Духом отважным своим я меж двух колебался решений: Броситься ль мне с корабля и погибнуть в волнах разъяренных Иль все молча снести и остаться еще средь живущих. Снес я все и остался. На дне корабля, завернувшись В ...

2. Гомер. Илиада (Перевод В. В. Вересаева). Песнь девятнадцатая. Отречение от гнева

Входимость: 1. Размер: 24кб.

Часть текста: Над патрокловым телом простершись, 5 Громко рыдал он. Вокруг и товарищи, стоя у тела, Плакали. Стала меж ними богиня богинь, Ахиллеса За руку нежно взяла, называла и так говорила: "Этого, сын мой, оставим его мы лежать, как бы ни было горько Нашему сердцу: по воле богов всемогущих погиб он. 10 Ты ж поднимись и прими гефестов доспех достославный, Дивный, какой никогда не сиял на плечах человека". Так говорила она и доспех принесенный сложила Пред Ахиллесом. И весь зазвенел он, сработанный дивно. Вздрогнули все мирмидонцы, не мог ни один на доспех тот 15 Прямо взглянуть. Трепетали они. Ахиллеса ж сильнее Гнев объял при виде доспеха. И заревом ярким Вспыхнули страшно глаза из-под век. За доспех он схватился И любовался в восторге подарком сияющим бога. После того же, как всласть на изделье Пелид нагляделся, 20 Быстро слова окрыленные он своей матери молвил: "Мать моя, это оружье - от бога! Лишь делом бессмертных Быть оно может, не делом руки человека. Сейчас же Я облекаюсь в него! Но ужасно меня беспокоит, Как бы тем временем мухи, проникнув в глубокие раны, 25 Медью пробитые в теле Менетьева мощного сына, Не народили червей. Они изуродуют тело: Вырвана жизнь из него! И станет оно разлагаться". Сереброногая тотчас ему отвечала Фетида: "Можешь, сын, совсем не заботиться больше об этом. 30 Я от него отогнать постараюсь свирепые стаи Мух, поедающих трупы мужей, умерщвленных в сраженьях. Если бы даже лежал он в течение целого года, Не изменилось бы тело и даже...

3. В тупике

Входимость: 1. Размер: 172кб.

Часть текста: III. 37 – 42. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Жил старик со своею старухой У самого синего моря… В бурю белогривые волны подкатывались почти под самую террасу белого домика с черепичною крышею и зелеными ставнями. В домике жил на покое, с женой и дочерью, старый врач-земец Иван Ильич Сартанов, постоянный участник пироговских съездов. Врачам русским хорошо была знакома его высокая, худая фигура в косоворотке под пиджаком, с седыми волосами до плеч и некурчавящеюся бородою, как он бочком пробирался на съезде к кафедре, читал статистику смертных казней и в заключение вносил проект резкой резолюции, как с места вскакивал полицейский пристав и закрывал собрание, не дав ему дочитать до конца. Во время войны он стал было подводить на съезде статистику убитых и раненых на фронте, обронил слово "бойня" и очутился в Бутырках. Год назад, уже при Советской власти, он выступил в обществе врачей своей губернии с безоглядною, как всегда, речью против большевистских расстрелов. Чрезвычайка его арестовала и отправила в Москву с двумя спекулянтами и черносотенцем-генералом. По дороге Иван Ильич вспомнил молодость, как два раза бегал из сибирской ссылки, ночью на тихом ходу соскочил с поезда и скрылся. Друзья добыли ему фальшивый паспорт, и он, с большими приключениями, перебрался в Крым. Бешено дул февральский норд-ост, потому Иван Ильич рубил дрова в сарае. Суетливо заглянула в сарай Анна Ивановна, с корзинкой в руке. – Иван Ильич, я иду в потребилку, а Катя стирает белье. Брось рубить, пойди, заправь борщ. Возьми на полке ложку муки, размешай в полстакане воды, – холодной только, не горячей! – потом влей в борщ, дай раз вскипеть и поставь в духовку. Понял? Через полчаса будем обедать, как только ворочусь. Она беспокойно заглянула в истомленное его лицо и поспешно пошла к калитке. Иван Ильич направился в кухню, долго копался на полке в мешочках, размешал муку и поставил борщ на плиту....

4. Состязание

Входимость: 1. Размер: 18кб.

Часть текста: проходящий издалека мог видеть картину и неустанно славить творца за данную им миру радость. Ровно через год, в месяц винограда, картины должны быть выставлены на всенародный суд. Чья картина окажется достойною украсить собою лучшую площадь великого города, тот будет награжден щедрее, чем когда-то награждали цари: тройной лавровый венок украсит его голову, и будет победителю имя – Трижды-Венчанный. Так выкликали глашатаи на перекрестках и рынках города, а Дважды-Венчанный, в дорожной шляпе и с котомкою за плечами, с кизилевою палкою в руке и с золотом в поясе, уже выходил из города. Седая борода его шевелилась под ветром, большие, всегда тоскующие глаза смотрели вверх, в горы, куда поднималась меж виноградников каменистая дорога. Он шел искать по миру высшую Красоту, запечатленную в женском образе. У хижины за плетнем чернокудрый юноша рубил секирою хворост на обрубке граба. Он увидел путника, выпрямился, откинул кудри с загорелого лица и радостно сверкнул зубами и белками глаз. – Учитель, радуйся! – весело приветствовал он путника. – Радуйся, сын мой! – ответствовал Дважды-Венчанный и узнал Единорога, любимого своего ученика. – В далекий путь идешь ты, учитель. Шляпа у тебя на голове и котомка за плечами, и сандалии у тебя из тяжелой буйволовой кожи. Куда идешь ты? Зайди под мой кров, отец мой, осушим с тобою по кружке доброго вина, чтоб мне пожелать тебе счастливой дороги. И с большою поспешностью ответил Дважды-Венчанный:...

5. Вересаев. Воспоминания. I. В юные годы. Страница 6

Входимость: 1. Размер: 53кб.

Часть текста: таком роде: вы, звезды, о вы чистые звезды!.. Лаврецкий слегка обернулся к нему лицом и стал глядеть на него. — Вы, звезды, чистые звезды, — повторил Лемм. — Вы взираете одинаково на правых и виновных… но один невинные сердцем, — или что-нибудь в этом роде… вас понимают, то есть, нет, — вас любят. Впрочем, я не поэт, — куда мне! Но что-нибудь в этом роде, что-нибудь высокое. Лемм отодвинул шляпу на затылок; в тонком сумраке светлой ночи лицо его казалось бледнее и моложе. — И вы тоже, — продолжал он постепенно утихавшим голосом: — вы знаете, кто любит, кто умеет любить, потому что вы, чистые, вы одни можете утешить… Нет, это все не то! Я не поэт, — промолвил он: — но что-нибудь в атом роде… — Мне жаль, что и я не поэт, — заметил Лаврецкий. — Пустые мечтанья! — возразил Лемм и углубился в угол коляски. Он закрыл глаза, как бы собираясь заснуть. Прошло несколько мгновений… Лаврецкий прислушался… «Звезды, чистые звезды, любовь», — шептал старик. Лемм чувствовал, что он не поэт, и Лаврецкий то же самое чувствовал. Но я — я вдруг почувствовал, что я поэт! Помню, солнце садилось, над серебристыми тополями горели золотые облака, в саду, под окнами моей комнаты, цвели жасмин и шиповник. Душа дрожала и сладко плакала, светлые слезы подступали к глазам. И я выводил пером: ЗВЕЗДЫ Звезды, вы, звезды, Вы, чистые звезды! Скажите мне, звезды, Зачем вы блестите Таким кротким светом, Таким тихим светом, Прекрасным огнем?...